М1. Вы абсолютно правы. Откуда они берутся? И потом, что это слово, собственно говоря, означает? Нет, я говорю это потому, что у некоторых людей имеются предрассудки… едва они почуют интеллектуала… как на них находит… что-то вроде ненависти… они с самого детства на них ополчаются. Я знал когда-то одну семью… Так вот, родители, оба, просто на дух не переносили… Бедняги… должно быть, на их совести, немало детей-мучеников… Кстати, Ани, дочка четы Мере… такая, знаете, зубрила… ну просто синий чулок… маленькая старушонка… Должен вам признаться, она и во мне будит такие инстинкты…

Ж2. Ах, как я вас понимаю…

Ж3. Так что же мне делать? Вы решительно не желаете сказать, как туда добраться… Наверно, лучше на машине… Вот только дороги…

М1. Да что вы так за это ухватились? Что вас так заинтриговало? Что тут интересного, ну, деревянные домишки… Знаете, что это? Впрочем, я и сам такой. Мы все рабы моды. В наши дни дерево, например, неизвестно почему… люди просто в ажиотаж впадают… Деревянные вещи… солонки там всякие, перечницы… И еще балки потолочные… Мне тут на днях попалась презабавная статейка, как раз о пристрастии к деревянным балкам… Ну прямо про меня…

М2. Вот уж правда. Это реакция на засилие железа и бетона.

М1. Но вместе с тем надо идти в ногу со временем. Я повторяю это себе всякий раз, как вместо живописной повозки вижу трактор… знаете, такие повозки… очень красивые… какого-то невообразимого голубого… Ах, простите… Вы слышали?

РАЗНЫЕ ГОЛОСА. Нет.

— Нет, ничего.

— А что слышали?

М1. Вроде свист… Он свистел… я сам слышал…

Ж3. Кто он? Опять Жан-Пьер? Опять вы за свое.

М1. Но я отчетливо слышал… Ах нет, оставьте нас… мне надо с ним поговорить. Вы произнесли слово «эстетизм»… Разве нет? Вы ничего не говорили? Но я готов поклясться… Да, я и вправду скатился… с этими повозками… Гротеск… Знаете, никак не могу избавиться от сентиментальности. От романтизма… (Пронзительно смеется.) Сколько ни сдерживаюсь, все равно прорывается. И так всю жизнь, представляете? Я из-за этого счастье свое упустил.

Ж1. Ой, расскажите скорее… Как вы его упустили? Какое счастье? Ну же, расскажите нам все!

М1 (покорно). Расскажу. Все-все… Ничего не утаю. Так вот. Я был ужасно влюблен. Безумно. Она была восхитительна. Замечательная девушка. Ну абсолютно то, что мне нужно. И сильная ровно настолько, насколько сам я слаб. А лицо… Вот смотрите, Жан-Пьер, когда он вот так сидит, в профиль, прямой, непреклонный и чистый, он мне ее напоминает. Она бы ни за что не стала, как я… Да еще из-за какой-то ерунды… Мы сидели на берегу Сены, в сквере Вер-Галан. Готовились к экзаменам. Пытались разобраться, в чем разница между репортом и депортом. Это был экзамен по финансовому праву. И тут я ей говорю… (Прыскает.) Посмотрите, как склонилась ива, как падает свет… какие на воде блики… в общем, какую-то чушь в этом духе… Она даже головы не повернула, так и сидела, уткнувшись носом в конспекты… Я повторил… А она посмотрела на меня строго и спросила, что же такое все-таки репорт… И тут я понял, что наши отношения дали трещину… Я так никогда и не смог это объяснить. Просто все рухнуло. Она так ничего и не поняла. А вся моя семья… И ее тоже. Они были сначала так счастливы… «Это ненормально», — сказал мой отец. Он был в ярости… У меня и вправду что-то не так, отец был прав… Именно поэтому…

М2. Хо, вот умора. Как же вы нас рассмешили! А ваши наличники все ж вам дороги, а, признайтесь?..

М1. Ну да, сами видите, чего мне это стоило. Я потом очень жалел… Может, потому и жизнь не удалась… Вы слышали? Он как будто произнес какой-то звук. Мне показалось, он засмеялся…

М2. Конечно, засмеялся. Вы всех уморили.

М1. Да, он засмеялся, это точно. Я его рассмешил. Как же я рад. Я все бы отдал, лишь бы… Пусть все забирает — все принадлежит ему. Все. Ему. Лишь бы смеялся. Ну что, вы перестали хмуриться? М-м? Я вас рассмешил… Может, вспомнили что-то?.. Что-нибудь смешное… из вашей жизни… Это было бы такое счастье, такая честь… Вам не нужно отдавать столько же, сколько я. Что касается меня (с неожиданным достоинством), я отдал много… и никто даже не заметил (подавленный вздох)… здоровенный кусок… А от вас требуется лишь маленький кусочек… Крупиночка… Былиночка… С нас и того довольно… Но нет, руки прочь! Не любите, когда к вам так, вплотную? Вы ни о чем меня не спрашиваете, не так ли? И с чего это вдруг я к вам прицепился… Вы прямо сжались весь. Это сильней… Ой, смотрите, он отодвигается. Прекратите… (Обращаясь к другим.) Да сделайте же что-нибудь, черт побери, придумайте что-нибудь наконец, это становится невыносимым, неприличным…

Ж1. Ну в самом деле, Жан-Пьер, скажите же что-нибудь…

Ж2. Право, Жан-Пьер нас презирает…

Ж3. Жан-Пьер, вы на меня тоску нагоняете… (Смех.)

М2. Ну хорошо, Жан-Пьер, молчите дальше. (Смех усиливается.)

М1. Они вас дразнят… А я вот что вам скажу в определенном смысле я вас понимаю. Просто это вещи, которых нельзя касаться. Они слишком дороги для вас, эти наличники. Неприкосновенны. С ними должно обращаться очень бережно, как с предметами культа, облачась предварительно в священные одеяния. Профанация вас возмущает. Вы хотите мне выразить свое неодобрение. Хотите отмежеваться. А ведь точно. Молчание — знак несогласия. Вам претит, когда опошляют… Как я вами восхищаюсь. Мне нравится ваша непримиримость. Ваша суровость. Вы поэт. Истинный поэт… Поэт — это вы…

Ж3. Ну вот. Опять вы впадаете в крайности. Только что он был тупица. Теперь — Бодлер. Знаете, Жан-Пьер, то, что вы делаете, — это круто.

Ж1. Ах, если бы я могла удержаться, я бы хранила молчание. Всю жизнь.

Ж2. Вы знаете, Жорж Санд… В этом был секрет ее очарования. Говорят, она рта не раскрывала.

Ж1. Да, и курила толстые сигары. Представляю себе: сидит, полузакрыв глаза, с таинственным видом. Меня не удивляет, что все современники были во власти ее чар.

М2. Вы забыли одну маленькую деталь: ее творения уже создали ей репутацию. Ее молчание было весомо.

М1. Да нет же, вы не понимаете. Как раз в этом и состояла ее слабость. Без романов было бы еще сильнее. Когда ничего не делаешь — это очень сильно. Вот так вот сидеть и молчать, ничего при